Ольга Журавлёва, лингвист и культуролог, исследователь советской (и не только) городской повседневности. Фото из личного архива
В целях содействия формирования в нашем обществе объединяющего понимания социальной памяти, Министерство культуры Латвии в настоящий момент разрабатывает новый план по сплочению общества. В долгосрочной перспективе посыл прекрасный и вполне реализуемый, но к сожалению, на мой взгляд — не для нас с вами.
Двенадцать публикаций, объясняющих исторические факты на основе доказательной информации — именно столько министерство обязуется публиковать каждый год, – это капля в море, которую в течение часа поглотит любая новостная повестка. Поэтому всегда было лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать или прочитать.
К сожалению, в нашей стране пока не снято ни одного современного художественного фильма, посвящённого, например, позднему советскому периоду в Латвии или латвийской «оттепели».
Пройдёт время и эти фильмы обязательно появятся. Не примиряющие, а объясняющие, фильмы – попытки понять и принять прошлое, такое, какое оно было, а не такое, как нам хотелось бы. «Нам», «наше», «нас» у нас тоже пока ещё не сформировано.
Если в 2017 году 22,3% населения продолжало считать, что Латвия вступила в СССР добровольно — эти цифры приведены в плане, то говорить об общей социальной памяти пока не приходится. Но в любом случае, лучше не снимать вообще ничего, чем «формировать» память ложную, и объединяющую только с “одного боку”.
Об одном из таких «объединяющих» фильмов, рискуя в очередной раз наступить на больную мозоль постсоветского зрителя, я хочу поговорить сегодня. Это фильм Владимира Мотыля «Белое солнце пустыни». О том, для чего он был снят, кому адресован и чьё мнение озвучивал.
Кому адресована идиллическая сказка
Ответы на эти вопросы вроде бы просты, кинолента вышла на экраны в 1970 году в СССР и адресована советскому зрителю, не очень избалованному приключенческими фильмами.
Первые «истерны» («восточные», по аналогии с вестернами) в советской киноиндустрии можно было пересчитать по пальцам: «Красные дьяволята», «Неуловимые мстители» и чуть позже «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Золотая речка», «Шестой».
Часть из них была сконструирована на материале гражданской войны, часть на – событиях 20-30 годов в Средней Азии.
«Белое солнце пустыни» – это, пожалуй, один из самых ярких представителей этого жанра, стоит особняком и резко отличается от таких приключенческих кинолент, как «Встреча у старой мечети» или «Красные пески», созданных на республиканских киностудиях «Таджикфильм» и «Узбекфильм», где показаны и соблюдены все основные национальные культурные составляющие регионов: одежда, виды и стили коммуникации, приветствия, песни, правила бытового общения и т.д.
Говоря простыми словами, в этих фильмах играют таджикские и узбекские актёры, а сами фильмы сняты в соответствующих художественному замыслу республиках, поэтому, вне зависимости от киноцензуры и пропаганды, они передают нам взгляд местного населения на происходящие события описанные в киноленте и этим ценны.
Боюсь, что в этом отношение фильм «Белое солнце пустыни» привлекателен только для русскоговорящего зрителя.
Мы не узнаем ничего нового о Туркмении, нас не знакомят с её представителями, Саид и Абдула не в счёт, оба актера не имеют отношения к Средней Азии. Фильм повествует о доблестном бойце красной армии, который очень хочет вернуться домой и только «революционный долг» заставляет его идти вперёд «с огнем и мечом» по ненавистной для него земле белого солнца и песка.
Действие самого фильма происходит в некоем мифическом пространстве, условном среднеазиатском регионе Туркмении — для советского зрителя Узбекистан, Туркмения или, к примеру, Абхазия ровно ничем не отличалась.
В фильме нет ни одного туркменского актёра, ни одной реальной привязки к происходящим событиям или персонажам, всё действие фильма происходит на фоне старинных развалин и песков Туркмении и Дагестана, а актёры собраны со всего Советского Союза.
То есть по сути мы имеем дело с некой советской сказкой о герое, его верном оруженосце Петрухе и чудесном спасении гарема.
Я не буду здесь писать о мифопоэтике фильма, хотя это очень интересно, но уводит нас от центральной идеи киноленты – примирить социальную историю России, Азии и Советского союза и превратить её в идиллическую сказку.
Дискуссии о колониальном прошлом России ведутся уже очень давно — всем, кто интересуется этим вопросом могу порекомендовать книгу «Советский Кишлак» Сергея Абашина.
В контексте Азии спорных моментов меньше, чем где бы то ни было. Завоевание или «присоединение», как до сих пор любят писать в российской историографии Туркестана (Узбекистан, Туркменистан, Киргизия, Казахстан, Таджикистан) Россия не оспаривает. Споры, скорее, ведутся о последствии этих завоеваний, но фильм «Белое солнце пустыни» совсем не о Средней Азии. Это фильм о том, как мы её тогда себе представляли, в меру сложившихся стереотипов и идеологических установок государства.
О чём вспоминал в первую очередь советский гражданин, думая о Востоке? Конечно же, о гареме, затем о доблестных воинах, верной дружбе и достойных противниках.
В первой редакции кинолента называлась «Басмачи», что сразу же было отвергнуто. Во-первых, из-за негативной коннотации, с которой ассоциируется это слово, во-вторых, из-за нежелания концентрироваться на национальной протестной специфике региона и вообще на национальном.
Как я уже писала выше, кинолента была адресована не жителям Узбекистана или Туркмении, а собирательному образу советского гражданина, который, как и главный герой фильма, «случайно», «по воле судьбы» или, скорее, «по велению долга», оказывается частью «чужого», не подходящего для него пространства, из которого хочется вырваться.
Терапевтический эффект
Сухова роднит со зрителем его искренняя нелюбовь к пескам и «странным» обычаям Востока. «Мы здесь чужие» и «нам здесь не место», эти посылы повторяются в фильме неоднократно, как визуально, так и в монологах героев: «что мне всю жизнь по этой пустыне мотаться?» И только сила «революционного» порыва заставляет красноармейца Сухова двигаться дальше.
Кто же такой Сухов и куда он идёт? И почему, как до сих пор пишут в комментариях к этому фильму, он имеет терапевтический эффект для русского человека? Фёдор Иванович Сухов вобрал в себе все те качества, за которые принято любить человека в России.
Простота, удаль, немногословность, исполнительность, смекалка и бесшабашность. Мало сочетаемые с друг другом черты характера, но очень ценимые в российском культурном коде.
Почему красноармейца Сухова попросили сопровождать гарем? Потому что он подсказал Рахимову, что Чёрного Абдуллу надо было брать через трубу! Так ли это, мы не узнаем, да это и не важно, одно понятно — наверняка Сухов – человек опытный и надёжный, хотя практически все персонажи из его окружения к концу фильма погибают.
Под знаменем революции Сухов обильно сеет смерть. Умирает не только Чёрный Абдулла, но и красноармеец Петруха, взрывается на корабле таможенник Верещагин и обезумевшая от горя, совсем одна, остается его жена.
Дальнейшая судьба гарема Абдуллы нам тоже неизвестна. Лозунг «Раскрепощение женщины Востока» на Востоке приживался плохо даже в поздние застойные годы в СССР. Но в этом фильме присутствует не только смерть, но и смех, причем не тот, о котором принято обычно говорить, имея в виду шутки наподобие: «Стреляли», «Гюльчатай, открой личико!»и «Давно здесь сидим».
Сцены со стариками, сидящими у стены и слетевшей от взрыва чалмой с головы одного из них, незатейливые рассуждения о ценности одной жены у одного мужа, желание увидеть «личико», а вдруг там «крокодил» и фраза «Господин назначил меня любимой женой» говорят только об одном – о нашей неистребимой потребности самолюбования и укоренившейся веками привычке высмеять любое проявление инаковости.
Факт остается фактом, но так же немилосердно обошлись киносценаристы и создатели фильма с советской властью. Мне до сих пор непонятно, как могла пройти мимо советской цензуры сцена с русским гаремом и облаченным в тюрбан и халат кумачового цвета главным героем или анекдотичность советского лозунга «Женщина, она тоже человек!»
Учитывая историю советской символики и абсурдность происходящего, списываю это на «вегетарианские» семидесятые годы, когда плоды творческого труда уже опережали сознание, но авторы кардинальных изменений в восприятии окружающего ещё не рефлексировали.
Дрейфующий миф советской эпохи
Так или иначе, для советского зрителя фильм получился «ярким» и «запоминающимся», так было принято писать в те годы, так пишут до сих пор.
Правда, стереотипы тоже претерпевают изменения, и сегодня фраза «мне за державу обидно» в российском политическом контексте имеет зловещий смысловой оттенок, а дружба с условным Саидом может показаться кому-то опасной и обременительной.
Но в 1970 году об этом ещё не думали, как и том, что через 21 год СССР прекратит своё существования, а фильм «Белое солнце пустыни» превратится в дрейфующий миф об ушедшей эпохе, где за предложениями дружбы и взаимопомощи всегда будет скрываться одно непременное условие «забыть своё проклятое прошлое» и cтать советским человеком, одним из множества, таким как Сухов.
А что же будет с теми, кто не захочет? Как говорится — «по законам военного времени»… Ведь для некоторых из нас война никогда не кончается.
