Ольга Журавлёва, бывшая даугавпилчанка, лингвист и культуролог, исследователь советской (и не только) городской повседневности. Фото из личного архива
Два года назад, в начале марта 2022 года, в Даугавпилс приехал первый автобус с украинскими женщинами и детьми. Тогда мы ещё не знали, как долго продлится эта война.
Латвия, в числе других стран, помогала чем могла людям, попавшим в беду. На их месте могли оказаться мы с вами, но оказались они. Вот так очень просто в одном предложении можно разделить на «мы» и «они» абсолютно любое сообщество, не обязательно древнее, можно новое, недавно сформированное.
Это всегда будет противопоставление: «наше» – хорошее, понятное, доброе и «чужое» — пугающее, враждебное.
К сожалению, я до сих пор очень хорошо помню комментарии жителей нашего города к этой новости о первом автобусе. В них не было ничего необычного, ругали и ждали беды от вновь прибывших и жаловались на свою горькую судьбу, маленькую пенсию, зарплату, государство, которое не обуло и не накормило «своих», а «чужим» помогает.
Старый как мир конфликт плохо обрастал свежими подробностями, но и не исчезал.
Вот уже два года мы живём в одной стране вместе. Нас уже больше (по данным на конец 2023 года, в Латвии проживают около 33 тысяч украинских беженцев), но «своими» приезжие не становятся, отчасти оттого, что не хотят сами, но больше оттого, что мы этого не хотим. Я бы сказала, что это в равной степени относится и к приезжающим из других стран, не только к украинцам.
В чём же корни этого нежелания? Почему мы так противимся новым лицам на наших и без того немноголюдных улицах?
В первую очередь, это — обоюдный страх, не побоюсь назвать его первобытным, перед «чужим», «язычником», «нехристем». Только под современным «язычником» мы понимаем сейчас представителя других культурных канонов, привычек, непонятных и поэтому раздражающих: буддиста, медитирующего в парке перед вашими окнами; слишком сильный запах пряностей из соседней двери, вызывающий непривычные ассоциации; многодетную семью по соседству и т.д. Все то, что отличает этого человека от вас, делает его вам враждебным.
Греко-персидские войны разделили общество на «цивилизацию» и «варваров». Религиозные войны во Франции – на «борцов за чистую веру» и «безбожников». Российский лексикон в ходе многочисленных войн чрезвычайно «обогатился» различными наименованиями «чужих» и обогащается до сих пор в ходе непрекращающейся войны. Процесс этот беспрерывный.
Мы сегрегируем друг друга в соцсетях каждую минуту по признакам гендера, цвета волос, веса, социального статуса, возраста, национальности. Стоит нам (в данном случае я имею в виду городское сообщество) увидеть на горизонте «другого», как мы сплачиваемся с себе подобными и начинаем пристально его разглядывать, но не с целью понять и принять, а, с тем чтобы найти недостатки и утвердиться окончательно, что он нам чужой, «не ровня».
Эта черта, свойственная так или иначе всем народам, призвана подчеркнуть своё несомненное «превосходство», «цивилизованность», «старшинство» по сравнению с чужаком.
В быту это обычно вербализуется фразами-маркерами (в зависимости от обстоятельств): «поработай с моё» – отсутствие опыта; «без году неделя» – о вновь прибывшем; «в чужой монастырь со своим уставом не ходят» – делай как все; «в каждом околотке свои правила» – не отбивайся от коллектива, «твой номер восемь» – не выделяйся, «молоко на губах не обсохло» – обыкновенный эйджизм и т.д.
Конечно, наряду с ксенофобией в этом есть и рациональное зерно, но за шелухой мы его обычно не видим, а эмоции берут верх, и застрять в этом потоке негативных ассоциаций для человека переезжающего, мигрирующего очень легко, а вот выбраться из него, зажить полной жизнью, бывает крайне сложно.
Как не удаётся это героине фильма «Москва слезам не верит» Людмиле, которая, желая стать «полноценной москвичкой», одевается не так, как её коллеги по работе, ездит в общежитие другой дорогой и посещает читальный зал библиотеки, чтобы сменить окружение. И хотя в фильме её попытки успехом не увенчались — выйти замуж за «настоящего москвича» девушке не удалось, в современном социуме этого может быть вполне достаточным для успешной социализации. Особенно в мегаполисах, где большой поток прибывающих и каждому находится место.
В Советском Союзе, несмотря на декларируемые государством всеобщее равенство, для переезжающих лиц рабочих профессий обычно использовалось несколько синонимичных негативно окрашенных обозначений: «лимита», «лимитчик», «понаехавшие», (позднее появится «гастарбайтер»).
Появились они в 50-х годах в связи с практикой трудоустройства по организованному набору, «лимиту», когда человек получал возможность на какое-то время трудоустроиться, например в Риге, и после получения временной прописки и места в общежитии, оставался в республике на долгие годы. Таким образом укомплектовывались коммунистические стройки и молодые города в СССР.
В основе советского градостроительство лежала не урбанизация, а возведение энергоемких производств, которые способствовали росту числа жителей. Так после организации в Даугавпилсе заводов химволокна, электроинструментов, мотовелоцепей и ремонтных мастерских для двигательных локомотивов, население города в период с 1956 года по 1989 увеличилось почти в два раза.
Для приезжающей стороны это была возможность социального роста, улучшение жилищной ситуации, переезд в более «престижные» регионы. Для стороны принимающей, к концу 80-x годов стало уже почти непосильным бременем, от которого никак было не избавиться.
Согласно Закону «О гражданстве СССР» 1978 года, в Союзе были учреждены две категории гражданства – союзное и республиканское, причём каждый гражданин союзной республики являлся одновременно гражданином СССР. Гражданство менялось автоматически, одновременно с пропиской и, таким образом, конфликт между «приезжающими» и «местными» нарастал всё больше, грозя перерасти в крах экономической, экологической, да и политической системы государства в целом.
Прекратилось это только в 1991 году, вместе с развалом коммунистического гиганта, когда часть людей вернулась на родину, кому было куда возвращаться, а часть осталась в Латвии. Многие – вынужденно, из-за отсутствия альтернативных вариантов для переезда.
Именно они, эти люди и их дети, так или иначе решившие связать свою жизнь с Латвией, составляют сейчас большой процент русскоговорящего населения страны.
В прошлое ушли политинформация в школе, кефир в стеклянной бутылке с крышечкой из фольги, утренняя гимнастика по радио, столовая «Березка» в Даугавпилсе. Прожив большую часть жизни в Латвии, мы уже не чувствуем себя здесь чужими, выучили язык, вырастили детей. Но пережив хоть раз это ощущение враждебной отчужденности и неприятия (а многие переживают его до сих пор), очень сложно отказать себе в «маленьком удовольствии» передать этот негативный опыт другим. Вот и множатся на наших ресурсах нелестные комментарии в адрес украинцев, белорусов, казахов, таджиков, не говоря уже о гостях из Пакистана и Ливии.
Когда-то революция в России насильственным путём утвердила новый общественный порядок. Отстаивать этот порядок стало частью ментальности нового советского человека.
«Прежде чем что-то получить, нужно заслужить, заработать», — говорит одна из героинь всё той же киноленты «Москва слезам не верит». «Нас и так четверо в двух комнатах, не хватает только вас с вашим ребенком!» Список можно продолжить – «со своей войной, со своими проблемами, со своим трудоустройством, со своими льготами».
В 19-м веке свойственное нам равнодушие и пренебрежительное высокомерие великий историк Василий Ключевский связывал с безответственным отношением к своим поступкам и действиям в связи с пережитым русским народом крепостным правом, превращавщим человека в раба. С точки зрения Петра Чаадаева, русский народ погряз в кичливости и предрассудках потому, что не прошёл длительного пути нравственного совершенствования и ему ещё только предстоит найти свой путь и предназначение. В 2000 году российский социолог Лев Гудков относил это уже к постсоветской травме, хронической фрустрации от невозможности что-либо изменить или сделать в тоталитарном государстве.
Можно не сомневаться, что будущие исследователи найдут массу оправданий нашему сегодняшнему поведению, всем этим всплескам ксенофобии и нетерпимости по отношению друг к другу, и будут искать причины этого в конце истории или наоборот в её новом поворотном витке, в войне в Украине, в приходе к власти Трампа или в побочных эффектах после прививки от Covid-19.
Неважно, в конце концов, в данном случае меня интересует другое. Как мы сами себе это объясняем? Проживаем, рефлексируем?
Или это просто ничего не значащие реплики, эмоциональные и малосодержательные, которые пишутся для того, чтобы снять негативные эмоции дня? А на самом деле, мы, как незатейливые, «лубочные» герои советских производственных фильмов, «хорошие, добрые, смелые, только дайте нам повод, себя покажем, вот увидите!»
Несмотря ни на что, может быть я — человек наивный, мне очень хочется верить, что будущее у нас есть и оно позитивное. Не идеальное, но во всяком случае, позволяющее оставаться порядочным человеком, который может думать, говорить и писать без тайной надежды на оправдание потомками его безрассудных поступков.
Не статья, а высокопарный бред. Все в кашу. Чем больше читаю чайку, тем меньше хочется заходить на портал.
А на наш взгляд, материал очень хорошо выстроен логически и даёт ответы на многие вопросы. Но спасибо за ваше мнение и за то, что всё-таки заходите на «Чайку» 🙂