Ольга Журавлёва, лингвист и культуролог, исследователь советской (и не только) городской повседневности. Фото из личного архива
Недавно моя знакомая, врач, весьма пожилая дама, развеселила меня одной историей о своём жилье — прекрасной трёхкомнатной квартире на одной из центральных рижских улиц. «После развала СССР, — сказала она, — моя квартира увеличилась на 35 метров, в советскую пору она была всего 40».
«Но ваша квартира действительно почти 80 метров», — пыталась я парировать, посматривая на длинный коридор и огромную прихожую. Однако дама была неумолима и настаивала на сорока метрах, с благодарностью вспоминая 70-е годы.
Тогда я вспомнила, что в СССР коммунальную плату брали только за жилые комнаты.
Конечно, жизнь в довоенных домах всегда отличалась от жизни в микрорайонах. Отличались не только квартиры, но и люди, которые в них обитали.
Партийные функционеры брежневской поры в «малосемейках» уже не жили, но через коммунальные квартиры с конца сороковых годов прошла практически вся советская элита.
Хрущёвки, или «хрущобы», как их презрительно называют уже не одно десятилетие, «панельки», «брежневки», «малосемейки», «литовки» и, наконец, «сталинки» — все эти наименования представлены в Риге и Даугавпилсе во всём их разнообразии.
Из всех перечисленных названий в сознании советского человека выделялись две кардинально противоположные категории: верх достижений советского градостроительства — «сталинка» и низ — «хрущёвка».
«Рациональные» и «удобные» «хрущёвки»
Построенные по европейскому образцу пятиэтажные блочно-панельные дома, прозванные «хрущёвками» в честь советского лидера Никиты Сергеевича Хрущёва, начали проектироваться и возводиться ещё с 1925 года (задолго до хрущёвской оттепели). Строились они быстро и без излишеств, по принципу — одна семья, одна квартира.
Разница с европейским аналогом заключалась в распределении жилой площади. Если в Европе в 60-е годы количество комнат в типовой квартире соответствовало N+1 (где каждый член семьи имел свою личную комнату, а одна была общей), то в Советском Союзе коэффициент был N-1, и функции жилой и общей зон были совмещены в одной комнате.
Положенные 9 метров на человека в советском градостроительстве тоже не взялись «с потолка»; их предложил французский архитектор Ле Корбюзье как площадь, достаточную для проживания одного человека.
Правда, во Франции его предложение не оценили, назвав не соответствующим санитарным нормам, зато оценили в СССР и приняли за основу при проектировании типового жилья.
Интересно, что кухне в этом проекте отводилось всего 4,5-6 метров, и объяснялось это «рациональностью» и «удобством», где хозяйка, вращаясь вокруг своей оси, доставала рукой до любого предмета.
Пятиэтажность хрущёвок тоже не случайна: это допустимая норма высоты, на которую можно подниматься без лифта, так как лифт значительно повышал стоимость объекта.
Массовое пятиэтажное строительство длилось до середины 1960-х годов, после чего в СССР стали возводить девятиэтажки, и жилая площадь на одного человека постепенно перестала быть строго регламентированной.
И хотя впоследствии люди так или иначе решали квартирный вопрос, именно типовое жилищное строительство навсегда разделило адептов СССР на две разные когорты: в первую попали люди, глубоко презирающие «хрущёвки», а во вторую — считавшие их маленьким счастьем, учитывая своё прежнее проживание в бараках или коммунальных квартирах.
«Маленькое счастье»
Для огромного количества постсоветских людей практически всё в СССР было идеальным: еда, воздух, порядок на улицах, нравы, одежда, общение, не говоря уже о медицине и образовании.
И только в жилищном вопросе иногда проскальзывало некоторое недовольство маленькими, построенными на скорую руку квартирками, где не было воздуха и света, стены со временем покрывались плесенью, в туалетах было душно, и нельзя было вытянуть ноги, так как они не помещались внутри.
А дверные косяки криво стояли, и двери нужно было подпиливать, чтобы они закрывались. Въезд новосёлов в такую квартиру означал начало ремонта, без которого жить в ней часто было невозможно.
Жильцы весело и задорно выравнивали полы, шпаклевали трещины и щели в полу и стенах. Для человека пятидесятых это было избавлением от бесконечно назойливого коммунального соседства.
Последний раз в коммуналке я была совсем недавно: в огромной пятикомнатной квартире жил только один человек, все остальные комнаты пустовали, но призрак коммунального быта ещё ходил по её многочисленным комнатам и стучал шуфлядками кухонных столов и навесных ящиков, выкрашенных в белый.
Хрущёвки были спасением от публичности, но они же были своеобразной лакмусовой бумажкой, показателем успешности, который ставил тебя в один ряд с другими: ты жил там, где работал, и изо дня в день общался с теми, с кем трудился.
Молодые инженеры соседствовали с мастерами, учётчицы и бухгалтеры — с фабричными работницами, а начальник цеха мог жить дверь в дверь с начальником автопарка.
Часто задолго до переезда новосёлам приходилось непосредственно участвовать в строительстве их будущего дома, внося таким образом свой посильный вклад в советское градостроительство.
Если житель коммунальной квартиры ещё мог составить себе какое-то представление о том, какой ширины могут быть в идеале подоконники и какой высоты бывают потолки (а в старом жилищном фонде они могли достигать 4 метров), и даже, о чудо, увидеть своими глазами, например, «девичью комнату», то «хрущёвка» раз и навсегда погружала тебя в 30 квадратных метров, что для 1957 года соответствовало метражу трёхкомнатной квартиры. (Жилая площадь «однушки» составляла, например, 16 метров, двухкомнатной квартиры — 22 м²).
Количество метража на одного человека менялось в Советском Союзе год от года и зависело от области проживания. В столичных городах в 1970 году на одного человека приходилось всего 7 метров (а не эталонные 9), в Ленобласти в 1960-м — только 3 метра, а в Краснодаре — 8 метров, но уже без удобств.
Квартирный вопрос
С одной стороны, в СССР не было городской жилищной сегрегации, дома стояли вперемешку: сталинки соседствовали с деревянными дореволюционными домами, на фоне которых высились девятиэтажки.
С другой стороны, она, конечно, была. В большей степени это касалось крупных городов, где в «элитных» комплексах, аналогичных сталинским высоткам в Москве, проживала советская номенклатура.
Одновременно с этим росли, как грибы, дачные посёлки писателей и художников по всему Союзу. В Дом творчества в Дубулты и в Яункемери съезжалась творческая интеллигенция со всего Союза и их многочисленные жёны, дети, племянники и племянницы. Можно бесконечно ностальгировать по этим «томным августовским вечерам» в компании людей «из телевизора», но пережить это удавалось немногим «избранным».
В этом плане советское общество не сильно отличалось от капиталистического. Жизнь среднего человека протекала по иному сценарию, чем у элит: школа, вуз (техникум, училище, армия), распределение, общежитие, очередь на машину, квартиру, секцию и долгожданная жилплощадь — в самом лучшем случае лет через пять-семь, в худшем — никогда.
Люди стояли в жилищных очередях по двадцать пять лет и, не дождавшись своей очереди, умирали, конечно, не на улице, но в очень и очень скромных условиях.
Квартирному вопросу было посвящено бесконечное число советских фильмов — от лирических и комедийных до детективных и социальных драм: «Черёмушки» (1962), «Маленькие комедии большого дома» (1973), «По семейным обстоятельствам» (1977), «Взятка. Из блокнота журналиста В. Цветкова» (1983), «Следствие ведут ЗнаТоКи. Без ножа и кастета» (1988) и многие другие.
Заветные 3, 5, 7, 9 метров на человека доставались не просто и открывали новые горизонты, давая советскому человеку возможность почувствовать себя свободным и счастливым хотя бы на какое-то время. И таких, к 1960 году, было уже 126 миллионов (Morton H. W. What have Soviet Leaders Done About the Housing Crisis? // Soviet Politics and Society in the 1970s / Henry W. Morton and Rudolf L. Tokes, eds. N.Y., 1974, P. 163).
Тем не менее, как тогда, так и сейчас, люди прекрасно понимали, что такое хорошо, а что такое плохо.
В 1962 году совершенно забытый ныне писатель и журналист Александр Андреев, автор романа «Рассудите нас, люди», напишет от имени своего героя, бригадира строителей, что строят они не квартиры, а «мышеловки», «клетушки» и «конурки».
Или говоря строками его современника, архитектора Владимира Фёдоровича Овчинникова: «Громады дырявых коробок».
Радость новосёлов по поводу массового жилого строительства заметно поутихла к 1970 году, перерастая к концу 80-х в устойчивое недовольство.
Во многом на это отношение повлияло кино и литература, от комедии «Ирония судьбы, или С лёгким паром!» до детских книг Виктора Драгунского, где его персонажи Мишка и Дениска Кораблёвы, плутая по микрорайону в поисках дороги из школы домой, придумывают способ, как отличить один дом от другого. Их циклическое движение по кругу «дом-школа-двор-дом» — и это и есть их жизнь.
Первичность Дома в этой цепочке неудивительна: в доме человек проводит большую часть своего свободного времени. Несмотря на активно навязываемую, как детям, так и взрослым, организацию советского быта вне рабочего времени (собрания, политинформации, субботники и т.д.), советский человек личную жизнь всё-таки имел: приглашал в гости друзей, праздновал праздники, женился, растил детей, и этот дом был ему очень дорог.
Поэтому зачастую он брал на себя обязанности государства и совершенно безвозмездно озеленял двор, чинил скамейки, красил забор и вешал во дворе самодельные качели.
В некоторых дворах и сейчас можно увидеть свисающие с деревьев сооружения из палки и каната, правда, ими уже практически никто не пользуется.
Другие требования, другое отношение
Советский жилищный фонд ветшает не только в Латвии, но и в Литве, и в Эстонии. Не поднимаются лифты, забиты гвоздями мусоросборники, искривлены и заржавели решётки на первых этажах многоэтажек, облезли балконы, во дворах устрашающе торчат остатки железобетонных конструкций детских площадок и старые покрышки, о назначении которых современные родители не догадываются.
Впрочем, молодые люди в принципе предпочитают жить в более благоустроенных районах, оставляя отдалённые «спальники» на откуп пенсионерам, потому что есть выбор и потому что строить свою жизнь за свои деньги на 22 метрах, зажатых между мусорниками и гаражами, — удовольствие сомнительное.
Мир как будто отгораживается от заросших травой пустырей и скамеек, на которых по утрам можно увидеть сидящих старушек, молодых людей «без определённых занятий» с пивом и сонных котов, которые используют для своих нужд старые детские песочницы.
Эти приметы позднесоветского быта, я бы сказала, брежневского, со временем, как зараза, распространились на близлежащие магазины, спортплощадки и скверы.
И вот уже кажется, что ты не в 2024, а в году так 1990-м, идёшь к себе домой, а из окна, вперемешку с руганью, звучат «Яблоки на снегу», и никакая реновация этому не помеха. На ум сразу приходит грубая, но популярная в Америке фраза: «You can take the girl out of the country, but you can’t take the country out of the girl» (Можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки — никогда).
Перекрась дом, обнови балконы, отремонтируй лифт, и максимум через год будет всё то же самое или ещё хуже: нарисуют на фасаде нехорошее слово, сломают домофон и превратят лестничную клетку в бесплатный туалет.
Когда молодые строители коммунизма возводили эти жилые районы для себя, у них было своё представление об удобствах. Под «удобствами» тогда подразумевали туалет и ванную комнату. «Удобства» могли быть полными или частичными, а могли быть и во дворе.
Строители капитализма к удобствам предъявляют совершенно другие требования: парковка, терраса, тренажёрный зал, собачья площадка, красивый вид из окна — да мало ли в чём может нуждаться человек сегодня. Разница состоит в том, что строитель коммунизма знал точно: никто, кроме него, клумбу во дворе не посадит, а мы то с вами уверены, что это не наша забота.
Один очень пожилой человек, прогуливаясь по своему микрорайону, сказал мне как-то с грустью, что в советское время под каждым окном первого этажа был ухоженный садик. А сейчас? — спрашивал он, указывая на разросшиеся кусты, чахлую траву и мусор под балконами.
А сейчас мы пассивны и чётко очерчиваем границы своей ответственности в местах проживания. Молодой семье, въехавшей в дом, как правило, не придёт в голову, что она может привести в порядок пустырь за окном, посадить цветы, разбить клумбу под своими окнами.
Так что «хрущёвка» из жилплощади превратилась в «хрущобу» не сама по себе, а по аналогии с трущобами, а это — дело рук человеческих, образа жизни и образа мысли.
Шлейф негативного восприятия конкретного пространства превращает микрорайоны (далеко не все, но некоторые) в своеобразный перевалочный пункт, место ожидания лучшей жизни, которая всё не настанет. Мы несчастливы в этих районах, в отличие от советских людей, которые, может быть, и воодушевились идеями ложными, но в них верили.
К сожалению, специфика нашего существования такова, что для всего в мире мы имеем только две оценки: или исключительно положительную, или исключительно отрицательную, но ни та, ни другая в действительности не является правдивой.
Мы не поколение тех, кто «вычистил землю, посадил сад и успел погулять в этом саду». Мы — их наследники, которые обобрали все яблони, вытоптали цветы и ждут продолжения, совершенно не разбираясь в процессах выращивания яблонь и цветов.
Кто бы мог подумать в далёком 1970 году, что построение светлого будущего в отдельно взятой стране окажется более лёгким процессом, чем в 2024 году строительство постсоветского «светлого будущего» в отдельно взятой квартире. Думаю, никто, судя по фантастическим фильмам тех лет, в которых человечество уже должно было перемещаться со скоростью света и не жить за ржавыми балконными решётками.
Увы, но пока этого не случилось, и назло всем советским фантастам, скорых изменений в нашем ближайшем будущем, судя по всему, не предвидится.
